Memento mori — помни о жизни! Завтра исполняется 70 лет с первой расстрельной ночи в Бабьем Яру

Яков Гальперин Из личного дневника. 30 апреля 2001 г. Понедельник. Киев. Скульптурный водоворот человеческих тел над пропастью – словно иллюстрация к Дантову аду. Страшный памятник. Предсмертный крик в полном безмолвии, в весеннем цветении у истока нового тысячелетия. Нынешние молодые этого крика не слышат. Чтó для них, не ведающих сердцем «здесь и сейчас» (личной памятью ведать и не могут) того далёкого 41-го, эта гигантская ложбина рядом с памятником, вся зелёная от свежей травы, вся золотая от одуванчиков, вся озвученная птичьим треньканьем? Обо всех – не говорю. Но для той вот рыжевыкрашенной девицы в яркой красной кофте и бледно-голубых, модно протёртых джинсах, с тянущимися из ушей к магнитофону проводами, что вальяжно разлеглась на дне ложбины-рва среди травы и цветов и нежится на солнце рядом с длинноухой светло-коричневой собакой, -- чтó для этого вольного дитяти природы Бабий Яр? Всего лишь удовольствие поваляться на зелёной траве. А под этой травой – горы трупов. Откуда ей сие? Ей сейчас приятно, благостно. Травка зеленеет, солнышко блестит, птички поют. Вот и вся недолга. Недавно рядом с Бабьим Яром открыли новую станцию метро. Казалось бы, сам Бог велел назвать её Бабий Яр и исполнить в строгом, скорбном стиле Памяти – как преддверие или продолжение мемориала. Но нет. Сделали бестревожный, скорее успокаивающий, чем напрягающий душу, подземный дворец. Темно-зелёный, в светлых прожилках мрамор стен (таким же облицована наша «Преображенская площадь» в Москве); светло-коричневый, шоколадный мрамор пола… Впрочем, рядом с Бабьим Яром и другое святое место – Кирилловский собор. И создатели станции, возможно, хотели идейно замкнуть своё творение на нём. Во всяком случае, сейчас в конце вестибюля висит изображение Кирилловской церкви, а под ним надпись: «Шановнi кияни! Вiтаємо з вiдкриттям нової станцiї метрополiтену «Дорогожичi». Но ведь невозможно абстрагироваться, отстраниться от того двузвучия, которым наделило это место сама история, сама судьба – Кирилловский храм, где древняя фреска, на которой Ангел сворачивает в рулон небо, соседствует с врубелевской Богоматерью, и совсем рядом – Бабий Яр. Между расстрелами там в 1941 году и сегодняшним днём не только почти 60 лет, но и несколько человеческих поколений – от тех, кого тогда расстреливали в этом овраге, до рыжей девицы, даже не понимающей, какое кощунство – нежиться на этой траве, взошедшей из земли, пропитанной кровью. И ещё одна примета  времени: в 41-м здесь была глухая городская окраина. Теперь, когда город резко разросся по обе стороны Днепра, Бабий Яр опасно приблизился к сердцу Киева.     Там, где за расстрелом был расстрел Страшными далёкими ночами, Дантов ад клубится душ и тел. А внизу, под вешними лучами, Зеленеет новая трава, Одуванчики в траве желтеют. И покой благословенный сеют Небеса. И там, в глубинах рва, На ковре, безоблачно зелёном, С чёрными берушами в ушах, Томно ловит кайф магнитофона Тёлка в модных джинсах. Не спеша Улыбается попсе бездумной, Нежится в бездумной тишине, Ничего не зная о безумной, Той, нерассекреченной войне. И о том не ведает она, Чтó цветы у ней под телом значат. Но над ней теперь уж не стена, А страна проклятий, стонов, плача. Голоса над ней всё тише, тише, Страшного Суда над ней весы. Только ничего уже не слышит Поколенье пепси и попсы. Нулевой родился человек – Сбоев нет в его кардиограмме. И в века спрессованная память Им уже потеряна навек Здесь, где до неё всего полшага На расстрельном, смертном рубеже… Бабий Яр не на краю оврага – Он у сердца Киева уже. P.S. 24 сентября 2011 г. Суббота. Москва. Та Великая Война, великая Трагедия и сегодня остаётся во многом нерассекреченной. Не только потому, что и по сей день не прогремели прощальные оружейные залпы, не прозвучали поминальные молитвы над тысячами наших соотечественников, лежащих непогребенными в десятках Мясных Боров и Бабьих Яров. И не столько потому, что мы о ней попрежнему многого не знаем (а многого и не узнаем теперь уже никогда – оно ушло в небытие вместе с неизвестными нам человеческими жизнями, судьбами, письмами, исповедями, стихами). А и потому, что не хотим знать даже тогда, когда знать можем и должны. Просто не хотим помнить вот это: немцы захватили Киев 21 сентября 1941 года, и уже с 27 сентября начались расстрелы в Бабьем Яру. До 11 октября этого же года, всего за две недели, здесь было уничтожено 75 тысяч людских душ – военнопленных и «цивильных», евреев и цыган, русских и «неправильных» украинцев («правильные», ставшие полицаями, сгоняли обречённых в колонны, охраняли их на всём пути в ад). А всего до октября 1943 года, кануна освобождения Киева, Бабий Яр стал могилой для 100 тысяч человек. «Даже после сентября-октября 1941-го при Бабьем Яру существовал временный лагерь для тех, кто должен был остаться в массовой братской могиле. Отступая из Киева и пытаясь  скрыть следы преступлений, нацисты и их пособники в августе-сентябре 1943 частично уничтожили лагерь, откопали и сожгли на открытых «печах» десятки тысяч трупов, кости перемалывались на привезённых из Германии машинах, пепел был рассыпан по окресностям Бабьего Яра. Но это были жертвы лишь верхних слоёв массового захоронения. В ночь на 29 сентября 1943 года произошло восстание занятых на работах у печей 329 заключённых-смертников, из которых спаслось всего 18 человек, остальные 311 были расстреляны. Спасшиеся узники выступили свидетелями попытки нацистов скрыть факт массового расстрела. Именно они и рассказали правду о последних днях киевских футболистов, участников «матча смерти». [Сергей Смолянников. «Бабий Яр – боль нашей памяти». Журнал «Украина: информационно-аналитический мониторинг». Октябрь 2010. № 14(55)]. Об этом «матче смерти», о футболистах киевского «Динамо», отказавшихся проигывать команде германских ВВС, разгромивших её и потом расстрелянных в Бабьем Яру, я услышал ещё мальчишкой в Черновцах осенью 45-го (а что такое Бабий Яр, мы тогда уже хорошо знали). И поэтому был немало удивлен, прочитав в одной из московских газет следующее: «О том, что произошло в сентябре - октябре 1941 г. в окрестностях обычного вроде бы оврага на окраине Киева, советские люди узнали не из сообщений ТАСС и не из учебников истории, а из двух художественно-публицистических произведений, документальной повести А. Кузнецова и поэмы Е. Евтушенко. И случилось это 20 лет спустя после трагедии». Конечно, и повесть «Бабий Яр» (помню, какое сильное впечатление произвела на меня её публикация в «Юности»), и одноимённое стихотворение Евтушенко, звучание которого многократно усиливалось музыкой 13-й симфонии Шостаковича, впервые исполненной в Большом зале Московской консерватории 18 декабря 1962 года, cтали важными, знаковывыми вехами умонастроений хрущёвской «оттепели». Но всё же впервые правда об этой трагедии прозвучала ещё в войну – и в сообщениях «от Советского информбюро» (тогда оно, а не ТАСС «уполномочено было заявлять»), и в газетах, и в регулярно издававшихся тогда сборниках документов, свидетельств, юридических актов о зверствах немецко–фашистских оккупантов (помнится, впервые я прочёл о Бабьем Яре, ещё когда шла война, в одном из таких сборников). И сразу после войны – на Нюренбергском процессе. В его обвинительном приговоре была целая глава «Преступления нацизма в Бабьем Яру. Киев». Что касается литературы… Только одно свидетельство: «Вам не попадалась в газетах такая местность – Бабий Яр? Там они лежат, многие, мои в том числе. Тут кончается биография, мадам, и начинается история». Это говорит старый еврей – иллюзионист Марк Семёнович, факир Рахума. «Золотая карета» Леонида Леонова. 1946 год. Правда, в том же году «Золотая карета» была запрещена. Не из–за упоминания Бабьего Яра, а потому, что была поставлена в один ряд с заклеймёнными «за очернение советской действительности» стихами Ахматовой и рассказами Зощенко. Но, во-первых, не в одной «Золотой карете» упоминался тогда Бабий Яр. А, во-вторых, запрет с леоновской пьесы был снят через десять лет. И она широко прошла по театральным сценам страны, неоднократно повторялась по радио. Это было раньше 1961 года, объявляемого газетой временем «рассекречивания» Бабьего Яра. Однако сегодня все эти споры о том, чьё же слово было в начале, потеряли смысл. Ибо 14 мая 2010 года «Новая газета» опубликовала стихи: Весна в Бабьем Яру Вы слышите, это – пришла весна, это – грозы гремят в полях. Поэтам снятся сладкие сны о вечных, как небо, стихах. Им снится – рифма на рифму идёт, Как льдина на льдину. Удар. В издательстве вежливый кассир отсчитывает гонорар. Но музе какое дело до них? Какое дело до них? Она – певучая и шальная И выбирает шальных. А я говорю ей – ты судьба, С тобою жизнь пройду. Слышу – беду… Вижу – беду… Предвижу – беду… беду… Беда грохочет по мостовым и прёт на меня без помех но на губах моих, тонких и злых, Непобедимый смех. Ох, не забыть мне, ох, не забыть Синих осенних дней, Но – железо в глазах моих, пламень – в крови моей. И когда подруга мне говорит: «Плачь, проклинай, но пиши», -- «Где ты?» -- спрашиваю у души и  не нахожу души… И только ненависть отвечает: «Я!» Месть отвечает: «Я!» Возьми бесконечную эту боль – Она по праву твоя. Возьми бесконечную эту боль И не причитай над ней. Я принимаю тебя, весна надежд, страданий, смертей. Я принимаю тебя, весна, И последним дыханьем клянусь – Я ещё, людоньки, посмеюсь… Люто ещё посмеюсь… Эти строки и были самыми первыми стихами о Бабьем Яре. В них -- трагическое единство места и времени. Место – в заголовке. Время рождения – май 1942 года, первая весна после осенних расстрелов на этом месте. Автор – студент филфака Киевского университета Яков Гальперин. Расстрелян гестапо весной 1943 года. За несколько месяцев до освобождения Киева. За два года до Победы. Перевод с украинского – его друга, фронтовика, профессора геофака МГУ Марка Бердичевского. Он готовил эти стихи к печати. Не успел. Умер в 2009 году. Теперь они, опубликованные впервые через 65 лет после Войны, будут вечными. Как небо. Ким Смирнов 26.09.2011